Полет большого Жаворонка. Добавил.

[Alex_Ch]

Мой первый аэроплан! Какое яркое воспоминание из далеких дней детства!
Да-да, именно весной 1912 года я приобрел летательный аппарат "Alauda Magna" - "Большой Жаворонок". (Это я дал ему такое название.) В ту пору я был стройным мужчиной двадцати четырех лет от роду: блондин с роскошной шевелюрой, украшавшей безрассудно смелую молодую голову. Право же, я был неотразим даже несмотря на то, что из-за слабого зрения пользовался очками. Они так шли к моему выдающемуся орлиному носу, который никто не рискнул бы назвать бесформенном, носу авиатора. Я хорошо бегал и плавал, был убежденным вегетарианцем, носил одежду только из шерстяной ткани и неизменно придерживался самых крайних взглядов во всем и по любому поводу. Пожалуй, ни одно новое веяние или движение не обходилось без моего участия. У меня было два мотоциклета, и на большой фотографии тех лет, которая до сих пор висит в кабинете над камином, я красуюсь в кожаном шлеме, защитных очках и перчатках с крагами. Добавьте ко всему, что я слыл большим специалистом по запуску аэростатов и всеми уважаемым инструктором бойскаутов.
Естественно, что, как только начался авиационный бум и всем захотелось летать, я был готов ринуться в самое пекло.
Какое-то время меня сдерживали слезы рано овдовевшей матушки, но, в конце концов, терпение лопнуло. Я заявил:
- Если я не стану первым летающим жителем Минтончестера, уеду отсюда. Только так! У меня твой характер, мама, и этим все сказано!
Не далее как вчера в ящике комода, набитом аляповатыми гравюрами на дереве и еще более нелепыми плодами изобретательства, мне попался на глаза один из старых прейскурантов. Что это было за время! Скептики наконец согласились поверить: человек может летать. Как бы в поддержку племени автомобилистов, энтузиастов-мотоциклистов и им подобных, сотни новых, ранее неизвестных фирм выпускали аэропланы любых размеров и любой формы. А цены... Ох уж эти цены: минимум триста пятьдесят гиней за летательный аппарат! В этом прейскуранте стояло и четыреста пятьдесят и пять сотен за изделия, многие из которых летали с таким же успехом, как дубовое бревно! И это бы еще куда ни шло, но аэропланы не только продавались без какой-либо гарантии, но представители фирмы еще и мило извинялись, что не прилагают инструкций.
Как свежи в памяти мечты и сомнения той поры!
Все мечты сводились к волшебству пребывания в воздухе. Мне виделось, как изящно взлетаю я с лужайки за нашим домом, легко перемахиваю через живую изгородь, кругами набираю высоту, чтобы не задеть груши в саду священника, и проношусь между шпилем церкви и холмом Уитикомб в сторону рыночной площади. Боже мой! Как все будут стараться разглядеть меня. Донесутся голоса: "Это снова молодой мистер Бэтс. Мы знали, он совершит это". Я сделаю круг и, может быть, помашу платком. После этого я собирался пролететь над садами Лаптона - к огромному саду сэра Дигби Фостера. Как знать, может быть, из окна коттеджа выглянет его прелестная обитательница?..
Ах, молодость, молодость!
Помню, как мчался на мотоциклете в Лондон, чтобы выяснить положение вещей и сделать заказ. Не забыть, как я лавировал в потоке автомобилей, окатывавших меня грязью, когда я метался от одного магазина к другому. Не забыть раздражения от многократно услышанного ответа: "Распродано! Можем гарантировать доставку не раньше начала апреля".
Это могло обескуражить кого угодно, но меня - нет!
В конце концов я купил "Большого Жаворонка" в маленькой конторе на Блэкфрэйрс-роуд. Заказ на него был уступлен этой фирме другим фабрикантом аэропланов в одиннадцать утра из-за смерти заказчика. Чтобы заполучить аппарат, я превысил возможности моего скромного счета в банке - даже сегодня я ни за что не назову цену, которую уплатил. Бедная матушка!
Не прошло и недели, как детали летательного аппарата были доставлены на лужайку за домом и два весьма посредственных механика смонтировали их в единое целое.
О, радость свершения!.. И дрожь на пороге безрассудно смелого поступка. Меня никто не обучал полетам - все квалифицированные инструкторы были уже наняты за сумасшедшие деньги на много месяцев вперед, - но останавливаться на полпути не в моем характере! Я бы не выдержал отсрочки полета, даже если бы речь шла о каких-нибудь трех днях. Я уверил маму, что брал уроки: грош цена сыну, если он не способен соврать во имя спокойствия родительницы.
Помню состояние ликующего смятения, когда с напускным равнодушием слонялся вокруг аппарата, который обретал все более законченный вид. Добрая половина жителей Минтончестера почтительно глазела на меня поверх зеленой изгороди, удерживаемая от вторжения новым щитом с предупредительной надписью и суровым выражением лица Снайпа, нашего верного садовника, который косил траву и, вооруженный острой косой, одновременно нес караульную службу, не пуская никого на лужайку. Я закурил папиросу и с умным видом следил за работой механиков. Чтобы уберечь аэроплан от назойливых любителей всюду совать свой нос, мы наняли старика безработного Снортикомба сторожить наше сокровище всю ночь. Ведь вы понимаете, что в те дни аэроплан был и знамением времени, я чудом.
Для своего времени; "Большой Жаворонок" был красавцем, хотя, полагаю, сегодня его вид вызвал бы иронический смешок у любого школьника. Это был моноплан, напоминавший творение Блерио. На нем стоял самый замечательный, изумительно сработанный семицилиндровый мотор системы "Джи-кэй-си" в сорок лошадиных сил с маховиком марки "Джи-би-эс".
Я провел целый час, регулируя работу мотора. От рокота можно было оглохнуть - он трещал как пулемет. В конце концов священник прислал сказать, что пишет проповедь "О покое в душе" и никак не может сосредоточиться на избранной теме, так ему мешает шум. Я принял этот протест благосклонно. Мотор в последний раз взревел и умолк. Окинув мое сокровище долгим взглядом, я отправился прогуляться по городу.
Я очень старался держаться скромно, но не мог не ощущать всеобщего внимания. Отправляясь на прогулку, я случайно забыл переодеться. На мне были бриджи и краги, купленные специально для полетов, а на голове - кожаный шлем с небрежно болтавшимися "ушами", так что я мог слышать все, что говорилось вокруг. Не успел я дойти до конца Гай-стрит, как позади меня уже топало не меньше половины жителей городка в возрасте до пятнадцати лет.
- Собираетесь полететь, мистер Бэтс? - спросил один толстощекий юнец.
- Как птица?
- Не летите, пока мы не вернемся из школы, - умоляюще пискнул какой-то малыш.
Тот вечер был для меня сродни путешествию по стране очень высокопоставленного лица. Я нанес визит старине Лаптону - нашему ученому садоводу, и ему стоило большого труда не показать, как он польщен моим вниманием. Он провел меня по новой оранжерее и мимоходом упомянул, что теперь у него три акра теплиц, а также показал всевозможные хитрые приспособления для получения обильных урожаев. Потом мы прошагали в дальний конец запущенного цветника и полюбовались его пчелами.
Когда я вышел на улицу, моя свита все еще ждала меня, причем толпа явно увеличилась. Обойдя стороной Параморз, заглянул в гостиницу "Бык и лошади" - без особой надобности, просто так, ради стаканчика лимонада. Все говорили о моем аэроплане. Стоило мне появиться на пороге зала, как посетители на мгновение умолкли, а затем градом посыпались вопросы.
Я особо подчеркиваю это, так как очень скоро мне пришлось убедиться, что приливы и отливы популярности относятся к разряду самых необъяснимых и изменчивых явлений на свете.
Особенно вспоминается, как старина Чизмен, колбасник, свиней которого потом я задавил, все снова и снова повторял тоном полного удовлетворения:
- ПОДНЯТЬСЯ тебе не составит никакого труда. ВЗЛЕТЕТЬ будет нетрудно.
При этом он подмигивал и кивал головой другим почтенным лавочникам, собравшимся там.
ВЗЛЕТЕТЬ НЕ СОСТАВИЛО ТРУДА. "Большой Жаворонок" легко оторвался от земли. Стоило мотору позади меня взреветь, а пропеллеру начать вращаться, как - хлоп, хлоп - аппарат несколько раз оттолкнулся от земли, полозья повисли под передними колесами, и мы быстро понеслись над лужайкой в сторону живой изгороди, окружавшей дом священника. Мой аппарат двигался вперед и вверх как-то волнообразно: так колышется при ходьбе дородная, но очень темпераментная дама.
На пороге нашей веранды я мельком увидел мою храбрую маленькую маму, пытавшуюся сдержать слезы и полную гордости за сына. Рядом стояли обе служанки и старина Снайп. Потом я разом сосредоточил все внимание на штурвале, так как мне не хотелось повиснуть на грушах в саду священника.
Взлетев, я ощутил легчайшее вздрагивание аэроплана. Показалось, будто я услышал звучный удар по нашему новенькому предупредительному щиту, гласившему: "Нарушители будут привлечены к ответственности!" Увидел, как при моем оглушающе громком приближении толпа на проселке между живыми изгородями заметалась и бросилась врассыпную. Только после полета, когда все кончилось, я понял, до чего додумался этот идиот из идиотов Снортикомб. Он явно вбил себе в голову, что крылатому чудовищу нужна привязь - иначе объяснить ход его рассуждений я не берусь, - и, прикрепив к концам крыльев по канату длиной в дюжину ярдов, он надежно прикрепил аэроплан к двум железным стойкам, на которые обычно натягивали сетку для игры в бадминтон. "Жаворонок" без труда выдернул эти колья. Теперь они волочились за аэропланом, плясали, подскакивали и буквально кидались на все, что оказывалось на их пути, нанося жестокие удары. Мне рассказали, что на проселке сильнее всего досталось бедняге Темплкому - лысая голова старика получила крепкий подзатыльник. Вслед за этим мы расколошматили парники для огурцов у священника, лишили жизни его попугая, вышибли верхнюю раму в окне кабинета и чудом не стукнули служанку, когда она высунулась из окна второго этажа. Разумеется, в то время я ничего не знал о своих художествах - это происходило намного ниже плоскости полета. Я старался обогнуть дом священника и все-таки чуть не задел красивое строение, а потом молил бога, чтобы не коснуться груш в дальнем конце сада. И это мне удалось (листья и мелкие ветки, которые полетели во все стороны от соприкосновения с полозьями, не в счет).
Хвала всевышнему за прочные цилиндры мотора!
Потом некоторое время я летел, не касаясь земли.
Пилотировать аэроплан оказалось намного труднее, чем представлялось: мотор оглушительно ревел, а штурвал вел себя как живое существо - он упрямо сопротивлялся намерениям человека. Мне все же удалось направить аппарат в сторону рыночной площади. Пророкотали над овощной лавкой Станта - железные колья прошлись по постройке с тыла, весело пересчитали черепицу на крыше и обрушили лавину битого кирпича от разрушенной трубы на тротуар, полный прохожих. Затем аппарат резко клюнул носом - кажется, одному из железных кольев вздумалось этаким якорем на миг уцепиться за стропила крыши Станта, - и мне стоило большого труда проскочить мимо конюшни при гостинице "Бык и лошади". Признаюсь, конюшню я все-таки задел. Подобные лыжам полозья для приземления скользнули по коньку крыши, а левое крыло погнулось о верх дымовой трубы, неуклюже попыталось отцепиться и повредилось еще сильнее.
Позже мне говорили, что увлекаемые аэропланом колья просвистели над полной народа рыночной площадью дьявольски коварным образом, так как аэроплан сперва клюнул носом, а затем резко подскочил вверх. Делаю оговорку: эта часть повествования явно грешит преувеличениями. Никого не убило. С того момента, когда я появился над лавкой Станта, а затем соскользнул с крыши конюшни, чтобы пересчитать стекла теплиц Лаптона, прошло всего-то полминуты. Если бы люди проявили разумную осторожность, а не глазели на меня, никто бы не пострадал. Неужели мне следовало разъяснять всем и каждому, что их может трахнуть железной дубиной, которая решила сопровождать аэроплан. Вот уж кому действительно следовало бы предупредить народ, так это идиоту Снортикомбу. Непредвиденное повреждение левого крыла, а также появившиеся перебои в работе одного из цилиндров - рокот мотора стал тревожно-прерывистым - требовали всего моего внимания без остатка.
Пожалуй, я повинен в том, что сбросил старину Дадни с империала станционного омнибуса, но не имею никакого отношения к последовавшим затем маневрам омнибуса, который после галопа среди рыночных палаток врезался в витрину магазина Чизмена. Не могу же я, право, отвечать за невоспитанную толпу бездельников, которой вздумалось обратиться в паническое бегство по небрежно расставленной на земле глиняной посуде и опрокинуть прилавок, за которым торговали маслом. Меня просто сделали козлом отпущения.
Я бы не сказал, что на парники Лаптона мы упали или проехались по ним. Нет. Если уж быть точным, то здесь к месту только слово "срикошетировать". Да, только этот глагол.
Было очень странно чувствовать, как тебя несет крупное, способное держаться в воздухе сооружение, которое, по сути дела, составило с тобой единое целое, и, хотя ты изо всех сил стараешься управлять полетом, то подскакивает, то с хрустом падает на крышу очередной теплицы. Наконец, после пятой или шестой атаки я вздохнул с радостным облегчением: мы стали набирать высоту!
Все неприятное мгновенно забылось. Сомнения в том, создан ли "Большой Жаворонок" для полета, рассеялись. Он мог летать, и еще как! Мы уже пророкотали над стеной в конце участка, а позади чертовы колья все еще лупили по чему попало. На лугу Чизмена я не причинил вреда никому и ничему, разве что колом ударило корову. (На следующий день она сдохла.) Затем я начал медленно, но неуклонно набирать высоту и, ощутив, что аппарат послушен моей воле, заложил вираж над свинарниками Чизмена, горя желанием еще раз показать Минтончестеру, на что я способен.
Я собирался подняться по спирали выше строений и деревьев, а затем описать несколько кругов вокруг церковного шпиля. До этого момента я был так поглощен нырками и рывками чудовища, которое пилотировал, что почти не обращал внимания на происходящее на земле. Теперь же мне удалось рассмотреть, как небольшая толпа во главе с Лаптоном устремилась наискосок по лугу Чизмена. В руках Лаптона грозно сверкали навозные вилы. "Хм! Какого невидимку они преследуют?"
Все выше и выше, рокоча и покачиваясь.
Я бросил взгляд вдоль Гай-стрит и увидел ужасающий разгром, постигший рыночную площадь. Тогда я еще не связывал этот жуткий ералаш с моим полетом.
Только сотрясение от сильного удара о флюгер выключило мотор "Жаворонка". Я так никогда и не понял, как меня угораздило стукнуться о несчастную вертушку: может быть, надежному управлению аппаратом мешало левое крыло, погнутое о крышу дома Станта? Так или иначе, но я ударил по этому уродливому украшению, повредил его и в течение нескольких долгих секунд казалось, что в следующий момент аэроплан рухнет на рыночную площадь. Я все-таки удержал аппарат в воздухе нечеловеческим усилием. (Люди, которых я не раздавил, могли бы пролить за это хоть слезинку благодарности.) Пронесся, цепляясь за макушки деревьев Уитикомба, вздохнул с облегчением и... понял, что мотор останавливается. Времени на выбор места для приземления уже не было, возможности свернуть тоже. Разве я виноват, что добрая четверть жителей Минтончестера заполнила луг Чизмена? Этот луг давал единственный шанс приземлиться, а не грохнуться. Я воспользовался им, круто пошел на снижение и проделал все от меня зависящее. Возможно, я сбил нескольких человек. Что поделаешь: прогресс не обходится без жертв!
Да, да, и мне пришлось убить его хрюшек. Вопрос стоял так: либо я сажаю аппарат на пасущихся свиней и сокращаю длину пробега по земле, либо, перелетев их, с разгона врезаюсь в свинарники из гофрированного железа. От меня осталось бы мокрое место, а у всех свинок конец известен и неизбежен.
Мы остановились. Я с усилием поднялся во весь рост и оглянулся. Мгновенно стало ясно, что в порыве черной неблагодарности Минтончестер собирается прикарманить мои скромные лавры организатора Дня Авиации.
Воздух звенел от визга двух свиней, которых подмял аппарат, и негодующих криков зевак. Ближе всех ко мне был Лаптон. Он крепко сжимал вилы с очевидным намерением всадить их мне в живот. В момент опасности я никогда не теряю головы и соображаю очень быстро.
Пулей выскочил я из бедного "Жаворонка", промчался через свинарник, пересек сад Фробишера, перемахнул через стену двора коттеджей Хинкса и оказался внутри полицейского участка с черного хода раньше, чем кому-либо удалось приблизиться ко мне ближе пятидесяти футов.
- Привет! - сказал инспектор Нэнтон. - Угробил свою колымагу?
- Нет. Но людей, кажется, что-то разозлило. Я хочу... Заприте меня в камеру...
Две недели, целые две недели мне не давали приблизиться к собственной машине. Когда первое возбуждение немного спало, я покинул гостеприимный полицейский участок и отправился домой, причем красться пришлось окружным путем - по Лав-лейн и Чарту, - только чтобы не дать повода к новой вспышке активности сограждан. Разумеется, я нашел матушку в страшном негодовании от того, как со мной обошлись.
И вот, представьте себе, я оказался на осадном положении в комнатах второго этажа, а мой крепыш - "Большой Жаворонок" - виднелся на поле Чизмена, причем любой мог разгуливать вокруг него и пялиться на диковинку, любой, но не я! Чизмен носился с теорией, что он захватил этот аппарат. Однажды ночью поднялся сильный ветер и швырнул моего любимца через изгородь - снова на парники Лаптона...
После этого Лаптон прислал нам глупейшую записку. В ней говорилось, что, если мы не уберем аэроплан, то в возмещение убытков он его продаст. Далее следовала длинная тирада о причиненном ущербе; был упомянут и его поверенный. Матушка поспешила в Апнортон Корнер, где обратилась к Клампсу ("Доставка мебели"). Молодцы из конторы раздобыли фуру для возки бревен, и к тому времени, когда эта громоздкая телега прибыла на место, настроение общественности уже смягчилось до такой степени, что я смог лично руководить перевозкой.
Аэроплан распластался на руинах агротехнических новшеств Лаптона как крупный мотылек, почти невредимый, если не считать нескольких дыр, погнутых стоек и подкосов левого крыла, а также сломанного полоза. Но аппарат был забрызган кровью свиней и выглядел очень непривлекательно.
Я сразу же бросился к мотору, и к прибытию фуры двигатель работал, как полагается.
Торжественное шествие домой вернуло мне некоторую популярность. С помощью толпы мужчин "Большого Жаворонка" водрузили на телегу. Для большей устойчивости аппарата я расположился в кресле пилота, и разномастная упряжка из семи лошадей потащила аэроплан к нашему дому. Когда мы тронулись, было около часу дня, и сбежавшиеся ребятишки приветствовали сей торжественный момент дружным смехом и залпом насмешек. Мы не могли проехать по Пукс-лейн - узкой улочке, окруженной высокими стенами, мимо дома священника и направились окольным путем - по лугу Чизмена, в сторону Стоукс-Уэйст и общинного выгона.
Конечно, было весьма неосмотрительно поступить так, как я поступил (теперь-то я это понимаю), но учтите: я возвышался на триумфальной колеснице, кругом волновалось море голов, все это возбуждало. Упоение славой!.. Поверьте, я собирался всего лишь приветственно рокотнуть мотором, а меня подняло в воздух. Вр-р-р-р!! Как будто что-то взорвалось, и вот тебе на - "Жаворонок" уже оторвался от повозки и ринулся над пастбищем во второй полет.
- Боже!
Я решил набрать небольшую высоту, развернуться и посадить аппарат на лужайке за нашим коттеджем. Увы! Первые аэропланы были очень своевольными созданиями.
Впрочем, приземлиться в саду священника было вовсе не дурной идеей; именно так мы и поступили. Можно ли винить меня за то, что на лужайке в этот момент завтракало все семейство священника с приглашенными к ним друзьями. Им просто не хотелось выбегать на улицу, когда "Большой Жаворонок" следовал домой; они заняли удобное место заранее. Этот ленч был задуман как скромное торжество. Они собирались позлорадствовать над каждой подробностью моего позорного возвращения. Это ясно из того, где именно накрыли стол. При чем тут я, если судьбе вздумалось сделать наш обратный путь менее унизительным и она швырнула меня на их головы?
В тарелках дымился суп. Полагаю, что меня собравшаяся компания оставила на сладкое.
До сих пор не могу понять, как я не убил священника. Передняя кромка левого крыла зацепила его под подбородок и пронесла в таком положении - спиной вперед - ярдов десять. Его шейные позвонки, вероятно, были из стали; но даже если это и так, поразительно, что ему не оторвало голову. Может быть, он держался за что-нибудь снизу? Только не могу себе представить за что. Очевидно, мое изумление при виде его лица с выпученными глазами виной тому, что я врезался в веранду. Но как тут было не разинуть рот?
Все всмятку... Веранда под слоем зеленой краски, должно быть, была трухлявой. Так это или нет, но она сама, вьющиеся розы, черепица кровли - все оказалось поломано, порвано, перебито и рухнуло, как театральная декорация, а мотор, половина аэроплана и я - через огромное двустворчатое окно-дверь - приземлились в гостиной. Нам здорово повезло, что окно было распахнуто. Нет ничего неприятнее ранений от тонкого оконного стекла, если случится пролететь сквозь него; мне следовало это знать. На мою голову сразу обрушился жуткий ливень нравоучений и упреков - хорошо еще, что священник был выведен из строя. Ах, эти глубокие и высокопарные сентенции! Однако, может быть, они и смягчили несколько накал страстей?..
"Большому Жаворонку", моему первому аэроплану, пришел конец. Никогда, даже мысленно, я не пытался вернуть его; мне просто не хватило решительности...
Потом разразилась буря!
Идея, вероятно, заключалась в том, чтобы заставить маму и меня уплатить за все, что когда-либо обрушилось или сломалось в Минтончестере с самого сотворения мира. Да что там, нам следовало раскошелиться за каждое животное, которое внезапно подохло на памяти старейшего из жителей городка. Тариф был под стать претензиям.
Коровы оценивались в двадцать-тридцать фунтов стерлингов и выше; свиньи шли по фунту за каждую, без скидки за убиение разом нескольких животных; веранды, эти жалкие пристройки, оценивались неизменно не менее сорока пяти гиней. Обеденные сервизы тоже были в цене, так же как черепица и всякого рода строительные работы. Представлялось, что некоторые жители Минтончестера вообразили, что над городком забрезжила заря процветания, ограниченного фактически только нашей платежеспособностью. Священник попытался было прибегнуть к устаревшей форме шантажа, угрожая распродажей для покрытия убытков, но я смиренно согласился: "Распродавайте..."
Я ссылался на дефектный мотор, на роковое стечение обстоятельств, лез из кожи вон, чтобы свалить вину на фирму с Блэкфрэйрс-роуд, и в виде дополнительной меры безопасности представил документ о несостоятельности. Благодаря моей матушке я не владел никаким имуществом, кроме двух мотоциклетов (злодеи конфисковали их!), темной комнаты для занятий фотографией и уймы книг в переплетах - по аэронавтике и о прогрессе вообще. Матушка, конечно, не была виновата. Она не имела к случившемуся никакого отношения.
Так вот, несмотря на все, неприятности навалились лавиной. Стоило мне появиться на улице, как всякий сброд вроде школяров, мальчишек, прислуживавших игрокам в гольф, и неуклюжих подростков выкрикивал мне вслед обидные слова; глупцы, подобные старику Лаптону, не соображавшие, что человек не может оплатить то, чего он не получал, грозили мне физической расправой; меня изводили жены разных джентльменов, считавших, что их мужьям следовало отдохнуть от трудов праведных на законном основании, то есть из-за телесных повреждений; меня засыпали целым ворохом идиотских судебных повесток с перечислением целой кучи фантастических преступлений, таких, например, как злостное членовредительство и человекоубийство, преднамеренное нанесение убытков и нарушение чужого права владения. Оставался один выход - бежать из Минтончестера, уехать в Италию и оставить бедную маленькую матушку укрощать человеческие страсти в свойственной ей твердой и сдержанной манере. Должен признаться, она проявила исключительную твердость. Не женщина, а кремень!
Как бы то ни было, минтончестерцы не очень-то поживились за ее счет, но ей все-таки пришлось распрощаться с уютным домиком в Минтончестере и присоединиться ко мне в Арозе, несмотря на ее отвращение к итальянской кухне. По приезде она обнаружила, что и тут я уже успел стать в некотором роде знаменитостью, так как за три дня мне удалось свалиться в три разные горные расселины, чем я, несомненно, установил рекорд. Но это уже совсем другая история.
Полагаю, что от старта до финиша эпопея с первым аэропланом обошлась моей матушке в девять сотен фунтов с хвостиком. Если бы я не вмешивался, а она упорствовала в своем первоначальном намерении покрыть все убытки, это стоило бы ей около трех тысяч...
Но пережитое стоило того, да, стоило. Как бы мне хотелось пройти через это все заново! Знаю, не один старый чудак вроде меня сидит сейчас у камина и вздыхает о безвозвратно ушедшем счастливом времечке, полном приключений, когда любой отважный мужчина был волен летать и ходить куда угодно и рушить что угодно, а потом хладнокровно подсчитывать убытки и размышлять, что ему за это будет.

[Alex_Ch]

Герберт Уэллс... Не знаю, чем навеяло выложить..

[Sir Ralf]

Большое спасибо. Как человек неравнодушный к авиации прочитал с удовольствием.

[Alex_Ch]

Авиация, это основная специальность. До сих пор, хотя уже почти 20 лет не связан, когда ребенку помогаешь что-то собирать или запускать - душа радуется!
Могу еще выложить, но более не однозначный, с военным уклоном...

[Alex_Ch]

Последний бой. Кравченко.

- Проклятые тараканы! - в сотый раз прорычал генерал Макбрайд, швыряя
тапками в рыжего прусака, весело бежавшего по грязной стене. Прусак
нахально пошевелил усами и неторопливо скрылся в дверной щели.
Генерал был не в духе. Как скверно все сложилось! Модернизацию затеяли!
Пехота, видите ли, им не нужна! Мальчишки! А ты, заслуженный бригадный
генерал, тридцать лет верой и правдой служивший звездно-полосатому флагу,
выброшен на улицу, как изношенный сапог. В твоих услугах больше не
нуждаются... Ну и плевать! Они еще пожалеют!
Давно уже генерал мечтал, выйдя в отставку, поселиться в какой-нибудь
южной стране, где растут апельсины и ласково плещется синее море. И вот он
здесь: море - налево, апельсины - направо. Ах, если б еще были деньги! Но
он привык жить на широкую ногу, и деньги постоянно уплывали у него между
пальцами. Он еле наскреб на эту так называемую виллу на морском берегу.
Вилла! Серые облезлые стены, скрипучая покосившаяся дверь, в разбитых
окнах гуляет ветер... И тараканы... Они кишели здесь всюду: во всех щелях,
в диване, в ящиках письменного стола, даже в корешках учебников по тактике
и стратегии, с которыми генерал никогда не расставался... Но главной их
базой, их штаб-квартирой была кухня, где всегда можно было чем-нибудь
поживиться. Днем они предпочитали отсиживаться по углам, лишь самые
отважные дерзали на минутку выбраться на свет, чтобы подразнить сердитого
генерала. Зато когда генералу случалось включить свет на кухне среди ночи,
перед ним представала кошмарная картина: все вокруг буквально кишело
тараканами. Здесь были и большие, важные черные твари, и юркие рыжие
прусаки, и странные пестрые гибриды - результат бесконечных скрещиваний и
мутаций, и белые, почти прозрачные альбиносы...
Первое время генерал кидался на них со всем своим неизрасходованным
боевым пылом и давил, давил их десятками, сотнями... Жалкие остатки
тараканьего полчища разбегались по углам, и генералу казалось, что он
одержал решительную победу. Но на следующую ночь все повторялось... Устав
от безнадежной борьбы, генерал во время очередного выезда в город за
провиантом приобрел заодно пакетик с ядохимикатами и, вернувшись домой,
тщательно рассыпал повсюду лошадиные дозы ядовитого порошка. Но, к его
удивлению, эта карательная акция не произвела на тараканов большого
впечатления. Самые слабые и неопытные действительно задрали лапки кверху,
но на смену погибшим вставали все новые отряды неустрашимых бойцов.
Оставалось одно - поискать в городе более радикальное средство. Так
генерал и поступил.
В универсальном магазине Азвирелли его внимание привлек отдел игрушек.
Полки ломились от всяческой военной техники: танков, боевых кораблей,
самолетов, ракет, а также целых дивизий вооруженных до зубов оловянных
солдатиков. Глаза генерала разгорелись, как у десятилетнего мальчишки... И
с новой силой вспыхнула в нем властная потребность командовать армиями,
отдавать приказы, испытывая привычное удовольствие от беспрекословного
повиновения подчиненных, устраивать смотры, маневры, сражения... Ведь в
этом был весь смысл его жизни. Увы!.. Все это осталось в прошлом. Сейчас
генерал не мог позволить себе даже приобрести оловянных солдатиков из
боязни, что над ним будут смеяться, и с завистью смотрел вслед детям,
уносившим коробки с вожделенным для него содержимым... Наконец со вздохом
сожаления генерал расстался с игрушками и направился в хозяйственный
отдел.
- Средство от тараканов? - переспросил его продавец. - Порошки,
говорите, не действуют? Могу предложить новейшее Идеальное Универсальное
Средство от Насекомых.
И он поставил перед генералом небольшую картонную коробку. Заглянув в
нее, генерал обнаружил непонятный аппарат, напоминавший транзисторный
приемник: какие-то ручки, клавиши, шкала с цифрами...
- С помощью этого аппарата можно управлять поведением насекомых и
других примитивных животных, - объяснил продавец. - Каждый вид
воспринимает сигналы аппарата на определенной длине волны. Длины воли
указаны в инструкции. Вы включаете аппарат, настраиваете его на
интересующих вас насекомых, а затем, манипулируя клавишами, отдаете ту или
иную команду. Вы можете, например, приказать им собраться всем в кучу и
передавить их.
Генерал задумался.
- Вы сомневаетесь? - спросил продавец. - Напрасно. Гарантирую вам
беспрекословное повиновение.
- Беру, - решительно сказал генерал, заслышав последние слова. - Эта
штука мне подходит.
Придя домой, генерал Макбрайд первым делом углубился в чтение
инструкции, а разобравшись в ней, установил аппарат на полу возле двери,
настроил на "тараканью" волну и нажал на клавишу "Все сюда". И сейчас же
тараканы повылезли из всех углов и щелей, сплошной черной волной
устремились к аппарату и окружили его, словно это был Великий Тараканий
Бог, вещающий откровения своему избранному народу. Тогда генерал,
напуганный этим сборищем, поспешно нажал на клавишу "Вперед, марш", и
тараканья толпа дружно устремилась через открытую дверь вон из дома на
дорогу, ведущую к морю.
- Моя армия... - с неожиданной нежностью произнес вслух генерал
Макбрайд. - И вы думаете, я своими руками устрою ей новый Дюнкерк? Нет,
никогда! Она мне еще послужит!
И он дал тараканам сигнал к возвращению.
...К генералу Макбрайду вернулись счастливые дни. С утра до вечера он
вышагивал по окрестным полям и холмам, обучая тараканов всем премудростям
военного искусства. Тараканы легко поддавались дрессировке. Очень скоро
они научились передвигаться не беспорядочной толпой, а правильными
шеренгами, как и подобает дисциплинированным солдатам; они безупречно
выполняли команды "Равняйсь!", "Смирно!", "Направо!", "Налево!", "Кругом!"
и даже более сложные, как "Перебежкой по одному - вперед!" или "В походную
колонну по три на одиноко стоящее дерево шагом марш!".
Потом генерал сформировал и обучил таким же образом вторую армию - из
прусаков, которые были хотя в мельче, но многочисленнее черных тараканов
и, следовательно, не уступали им по ударной силе. Двигаясь по пересеченной
местности, армии совершали сложные обходные маневры, заходя в тыл
противника или беря его в "клещи", а затем обрушивались на него в яростной
атаке - лавина за лавиной... Тараканы, эти обычно столь мирные насекомые,
проявляли в схватках весьма воинственный пыл, оставляя на поле боя немало
оторванных ног и отгрызенных усов. Генерал был в восторге от своих
подопечных. За короткий срок боеспособность его войск так возросла, что он
не побоялся бы начать наконец настоящие военные действия, о чем давно и
страстно мечтал. Но где взять противника?
В нескольких километрах к востоку от убогого жилища генерала Макбрайда
возвышалась другая вилла, действительно достойная этого имени: утопающее в
цветах изящное сооружение старинной архитектуры, настоящий княжеский
дворец. Она была известна под названием виллы Монтечитторе. Генерал часто
разглядывал ее в свой полевой бинокль, испытывая черную зависть к ее
владельцу, хотя самого владельца он ни разу не видел. Неудивительно, что в
голове генерала родилась мысль обрушить сокрушительный удар на своего
благополучного соседа.
Итак, в одно прекрасное солнечное утро генерал Макбрайд вывел свои
войска на дорогу и обратился к ним с краткой речью:
- Солдаты! Ввиду постоянной угрозы нашей безопасности со стороны
потенциального противника Генеральный штаб в моем лице принял решение
нанести по нему превентивный удар. Перед вами ставится следующая
оперативная задача: взять штурмом крепость, именуемую "вилла
Монтечитторе", и, уничтожив в ней все запасы продовольствия, вынудить
противника к капитуляции. Вперед, марш!
И нажал на соответствующую клавишу.
Его железные когорты, грозно шевеля усами, двинулись на восток.
Генерал, стоя на пороге своего дома, с гордостью глядел им вслед. Тени
Великих полководцев витали за его спиной: Александр, Цезарь, Наполеон и
тот, бесноватый... Все они водили свои войска в этом направлении, и теперь
он, Макбрайд...
Из состояния задумчивости генерала вывело Громкое жужжание. Он поднял
голову. Вокруг него носился невесть откуда взявшийся огромный мушиный рой.
Мухи нахально садились ему на лицо, на руки... он раздраженно прогонял их,
но они лезли снова и снова, пока не облепили его с ног до головы, словно
он был уже не живой человек, а труп. Разъяренный генерал побежал в дом,
схватил полотенце и начал изо всех сил хлестать себя по бокам... Десятки
убитых мух падали на пол, но их место занимали другие. Наконец рой начал
понемногу рассеиваться...
И вдруг генерал завопил от неожиданной боли: сразу несколько острых жал
впились ему в лицо. Увлекшись борьбой с мухами, он не заметил, как через
открытую дверь и разбитые окна в дом проник несравненно более грозный
противник. Это были осы.
Некоторое время генерал еще пытался обороняться от них с помощью только
что испытанного оружия - полотенца, но куда там. Тогда он бросился на
кровать и с головой закутался одеялом, но осы успели проникнуть под одеяло
и продолжали безжалостно терзать его. Теперь спасти его могло только одно.
Не помня себя от боли, генерал вскочил с кровати и выбежал из дома. К
морю! К морю!
Однако здесь генерала ждал последний сюрприз. Над берегом, оглушительно
галдя, носилась стая чаек. Завидев генерала, они принялись одна за другой
пикировать на него, как бомбардировщики, и с исключительной точностью
сбрасывать ему прямо на голову свой жидкий, неприятно пахнущий груз. Весь
покрытый птичьим пометом, ничего не видя перед собой, завывая от боли,
генерал грузно шмякнулся в воду и погрузился в нее с головой, лишь время
от времени выставляя наружу кончик носа. А осы все носились и носились над
ним...
Несколько часов просидел генерал в воде. Наконец осы улетели. Мокрый,
жалкий, с распухшим лицом, с заплывшими глазами, генерал вылез из воды и
поплелся домой. Только теперь, споткнувшись об опрокинутый во время
бегства аппарат, он сообразил, что с его помощью мог бы без труда отразить
все атаки.
Генерал поставил аппарат на место и дал своим войскам сигнал к
возвращению. Он не мог позволить себе рисковать всей своей армией.
Он ждал до позднего вечера, но не один таракан не вернулся.
Всю ночь генерал Макбрайд беспокойно ворочался с боку на бок, терзаемый
болью от укусов и тревогой за судьбу армии, а утром, натянув старый
генеральский мундир, отправился на виллу Монтечитторе.
У дверей виллы сидел на скамеечке добродушного вида пожилой
голубоглазый человек, покуривая папироску и ехидно улыбаясь. Генерал
похолодел: рядом с хозяином виллы стоял знакомый аппарат, похожий на
транзисторный приемник.
- Где моя армия?
- Пойдемте со мной, - вежливо ответил голубоглазый.
Они прошли в конец сада, где начинался пустырь, и здесь глазам генерала
открылось нечто ужасное: это было сплошное черное месиво из изуродованных
тараканьих трупов. Одно огромное мокрое место - вот все, что осталось от
его доблестной армии.
- Вы разбиты, генерал, - сказал голубоглазый. - Извольте
капитулировать.
- Чтобы я капитулировал перед каким-то штатским! - возмутился Макбрайд.
- Никогда в жизни!
- Все мы теперь штатские, - вздохнул голубоглазый. - Совсем недавно я
был генералом авиации...

[Sir Ralf]

Забавно. Меня, честно говоря, военная авиация Второй Мировой и примыкающих периодов привлекает больше всего. Гражданская значительно меньше интересует.

[CID]

Хороший текст, я еще Ричерда Баха люблю читать. Отец летчик 20 лет летал на севере, сам всю жизнь мечтал, но зрение подкачало, а так мне в летное училище была прямая дорога=(

[Volkolak]

Забавно. Меня, честно говоря, военная авиация Второй Мировой и примыкающих периодов привлекает больше всего. Гражданская значительно меньше интересует.

Поршневая, военная авиация, романтика неба... В начале Второй Мировой, ещё не раз случалось так, что немецкие самолёты провожали до дома избитый английский самолёт. Английские лётчики тоже самое могли сделать для немецкого аса, который едва удерживал в небе дымящийся 109-ый... Ну конечно остатки этой лётной романтики присутствовали только на Западном фронте, на Восточном для немцев были только "грязные Иваны", ну а нашим, воспитанным коммунистической идеологией, в принципе соответственно никогда не приходило в голову проявлять какие-то романтические чувства в отношении врага. Да и изменилось всё потом, на всех фронтах. Расстрелы парашютистов перестали быть шоком. Пиндосы так вобще этим отличились.

Интересное очень время ушло, начинавшаяся ещё в Первую Мировую романтика военного неба...)